Наша беседа состоялась в студии Ино в Лондоне ранним утром. Брайан был уже давно «на ногах» и занимался несколькими несвязанными друг с другом делами одновременно. Комната буквально жужжала, два компьютера смотрели мониторами друг на друга. Ноты, какие-то диаграммы, и множество CD загромождали студию. Ино прилег на кушетку и закрыл глаза, как на сеансе психоанализа…

Wire: Фантаст Вильям Гибсон (William Gibson) как-то написал, что стал «непрошеным пророком виртуальной реальности». Про Вас, в музыкальном смысле, можно сказать то же самое. Что Вы предпочитаете делать сейчас, со своей высоты — предсказывать будущее или работать над ним?

Eno: Хм, это практически одно и то же, по сути. Начиная создавать что-то, Вы сначала должны это представить. Я часто очаровываюсь тем, что делаю. Но сначала всегда задаюсь вопросом: Что конкретно меня соблазняет в этом проекте? Что привлекает меня больше — Я в Этом или общекультурное значение Этого? Что отличает мой взгляд на конкретный объект от взгляда других?… В некотором роде субъективная «экспертиза перспектив».

В этом также одна из причин моего занятия продюсированием. Я смотрю на то, что делают другие, высказываю свое мнение. Выстраиваю некие неуловимые формы того, что еще даже не определено…

Сейчас у меня большая проблема: я не хочу быть «спонсором» новых технологий. Меня часто спрашивают, на основе моих скромных суждений пытаясь выстроить целые замки: «Интернет изменил наш мир?» или «CD-ROM — это круто, не так ли?». Обычно я отвечаю: «Новые технологии должны доказать свою полезность». Они, безусловно, многообещающие, и кто-то, возможно, уже посчитал их вершиной человеческой мысли. Весьма преждевременно, на мой взгляд… Я не собираюсь быть модным и заниматься их пропагандой.

Вообще, вся эта новая интерактивная цифровая культура вызывает у меня ужасные ощущения. Людям преподносят второсортные приключения. Немногие понимают это, вставляя очередной диск в CD-ROM.

Еще одна серьезная «проблема с компьютерами» состоит в том, что большинство приобретенных с их помощью умений идет на наращивание самих же чертовых железяк. Та же ситуация и с программами… Каждый, кто хоть раз трогал живой синтезатор, знает — не число параметров и «пресетов» определяют конечный результат, а именно чувство инструмента. По этой же причине можно выдать на 35-летней сломанной гитаре такой звук, что любой синтез отдыхает. Ваше волнение, Ваш пот передается гитаре. И она поет… Вот почему живой звук всегда будет жить — музыкант должен чувствовать свой инструмент. Компьютер же тупо смотрит на тебя глазами своего интерфейса и предлагает «позабавиться».

Недавно я сформулировал одно интересное правило, непосредственно для моих взаимоотношений с компьютерами: «Программа должна позволять Вам работать с ее результатами в реальном, физическом мире». Так, если вы используете редактор звука, Вы должны иметь возможность в любой момент отказаться от клавиатуры и мыши и «подключить» свое зрение, голос… свое тело, наконец.

Знаете, люди часто считают меня придурком… Например, из-за моей теории, что тело — это некий Большой Мозг. И его память — физический опыт мышц и суставов, опыт того, что Вы делаете. Я думаю, скульптор меня поймет. Тело есть «осязательный инструмент», оно знает очень много о Ваших движениях и поступках. Об этом не знает даже головной мозг. Тело само чувствует, оно реагирует, в зависимости от внешних раздражителей.

К сожалению, современные компьютерные интерфейсы настолько «сырые», что не готовы использовать эти возможности тела. Когда я рисую на компьютере, я могу выбрать инструмент «Кисть» или «Карандаш». Я же хочу взять реальный мольберт, смешать краски, вдохнуть их аромат… Только такие программы меня бы устроили, я хочу физических музыкальных отношений.

W: Последнее время все больше музыки, о которой складывается странное впечатление. Будто она сделана не с точки зрения представлений музыканта о композиции, а с позиций представления программы типа Cubase о ней…

E: Да, такой софт бережно берет Вас за руку и ведет в «нужном» направлении… Когда я делаю свои «лупы», я играю фрагмент на секвенсоре, полностью. Затем вырезаю понравившейся кусок, запускаю исходный фрагмент заново, опять вырезаю — похожие, но уже другие куски… Идея в том, чтобы цикл из «квадратов» стал как бы «нерегулярным». Я называю это «разблокировать трек». Такие мои работы, как «Thursday Afternoon» или «Discreet Music» используют данный подход — здесь элементы как бы «плавают» друг в друге.

Другой аспект моей музыки, к которому я недавно пришел: акт прослушивания есть, в равной степени, акт сочинительства. К этому также пришел в свое время John Cage — вспомните его знаменитые «4:33» тишины. Это вершина, четыре с половиной минуты пустоты… Чистое творчество.

W: Выходит, Вы все-таки за «интерактивность»…

E: Да, но не в общепринятом компьютерном смысле. Интерактивность — очень интересное слово. Оно предполагает «междействие», реакцию на акт искусства, участие в нем. Это свергает очень многие пьедесталы старого искусства… Здесь главное осмысленность, непременное умное взаимодействие.

Музыкальная компьютерная программа подменяет понятия «навык» и «суждение». В том же Cubase (или другом популярном софте) можно сделать трек, очень похожий на услышанный по радио. Вполне возможно, что тот «радио-трек» также сделан в Cubase. Вопрос уже не в том, сможешь ли ты это сделать. При достаточном терпении обучить двигать мышкой можно и обезьяну. Вопрос в том, какой путь тебе выбрать. Из всех многочисленных возможностей, что тупо открыла тебе программа — какая является главной, существенной? О том, как стать композитором не прочитаешь в «руководстве пользователя»!

Именно поэтому мы сегодня плаваем в море диких, дилетантских суждений о музыке. Суждений людей, думающих, что «вдохновение» — это некая опция, просто недоступная в этой версии софта…

W: Мне кажется, возможность «рассуждать» все-таки является частью программы. Проблема в том, что софта очень много — и каждый софт «рассуждает» по-своему, в рамкой своего «мировоззрения».

E: Что ж, я думаю, мы опять подошли к вопросу «опций». Мировоззрение разработчиков софта — чем больше возможностей, тем программа умнее. Это некая извращенная форма гордости. Представьте себе пианиста, оценивающего свое мастерство по количеству сыгранных нот в минуту. Избыточность — это смешно.

Тут-то мы и подходим к вопросу ретро-оборудования… Многие старые девайсы делают только одну какую-либо вещь, извлекают только один звук или эффект. Они не способны сделать что-либо еще — но как же счастливы их обладатели! Можно собрать отличную студию, как конструктор, из таких вот специфических, но весьма конкретных аппаратов, которые будут в постоянной работе.

Пару недель назад я музицировал в Дублине с Howie B. У него есть настоящий динозавр — машина под названием Echoplex. Знаете, это такая штуковина, которой даешь звук на вход, а она тебе в ответ: «вау, воу, виу»… Это, в принципе, всё, что она делает. Сегодня Howie B — это фигура, он может позволить себе любое оборудование. Но он хочет свой Echoplex. Он так сфокусирован на этом, что приобрел фантастические навыки…

W: Это, скорее, исключение. Сейчас музыканты не склонны к исследованию тайных знаний своего синтезатора. Им предпочтительнее сконцентрироваться на фабричных предустановках, модных в этом сезоне звуках. А через год купить новый девайс.

E: Абсолютно согласен…

W: В одном из интервью Вы сказали, что есть категория т.н. «неискушенной» музыки: простой, но очень близкой слушателю. Вы приводили пример традиционной Тайской музыки… Назовут ли нашу, современную музыку через много лет «традиционной»? Она ведь не несет в себе никаких культурных традиций. Может вся эта «электроника» есть просто алхимия наших дней…

E: Я думаю, что большинство того, что возносится сейчас, со временем уйдет в никуда. Вообще, искусствоведы любят говорить, что истинные произведения любого искусства имеют некое невидимое свойство, сохраняющее их ценность навечно… Я с этим полностью не согласен.

Я считаю, что значение любой работы неотделимо от качества ее взаимодействия с конкретным человеком, социумом. «Значение» не есть результат умозрительных или визуальных потуг. Это часть контекста, текущей эстетики данного времени. Только Ваше, и ничье иное, взаимодействие с объектом наполняет его значением.

Теперь, если допустить, что понятия «значение» и «ценность» есть тождественные процессы, я предполагаю, что эти процессы имеют начало. А значит и конец… Например, такой акт искусства как «писсуар Дешампа» был очень известной, нашумевшей работой в 1914 году. Но кто сейчас вспомнит о ней? Такого рода работы имеют ценность только в исторической цепочке других процессов, характеризующих то время.

Человеческое восприятие «того» времени осталось исключительно в «том» времени. Это не значит, что оно не сыграло никакой роли — это значит, что оно не является реальностью для нас «сейчас». В этом проблема оценки искусства — мы смотрим на него субъективно. Именно поэтому принято уничижать популярную живопись или музыку. Критики любят кричать, что эти произведения эфемерные, а значит пустые. Они забывают, что всё в мире эфемерно — какой смысл иметь «вечные» качества?…

W: В Вашем интересе к перформансам и инсталляциям в последнее время есть некая тяга к чему-то закрытому, эксклюзивному?

E: Возможно. Хотя, в наше время, грань «открытая/эксклюзивная» непреклонно стирается… Например, в начале 80-х, музыка «Ambient» была странной и даже безумной идеей. Я до сих пор помню свои беседы с менеджерами рекорд-компаний и их слова: «Никто не будет слушать музыку без барабанов, без певца и без слов». То есть они видели только те вещи, которая эмбиент-музыка не имела… Время же показало, что такая музыка, с длинными пассажами одной структуры, без голоса и чего бы то ни было, очень даже слушается. Более того, она стала вестником целой эстетики.

Именно в эту область я «дрейфую». Мне кажется, что не за горами некая новая форма искуства, сочетающая видео-нарезки, художественный коллаж, поп-музыку, рок’н’ролл, электронику — все на свете, без страха и упрека, так сказать…

W: Кстати, как Вы оцениваете свою музыку?

E: Я не люблю оценивать то, что делаю сейчас. Только ретроспективно…

W: ОК. «Another Green World», «Tiger Mountain»…

E: Хм… Помимо чисто музыкальной ценности, эти работы имели целью убрать «рассказчика» из центра композиции. На альбоме «Another Green World» четырнадцать условных треков, и только в пяти прослеживается голос… Понятие «песня» являлось в то время непреклонной истиной. Что ж, пришлось обмануть доверчивого слушателя. Они думали, что слушают «песни» — на самом деле это был «Ambient» с элементами вокала.

В то время я буквально горел идеей делать музыку, имеющую иную эмоциональную связь со слушателем. Зерном композиции должна была стать именно музыка, а не манера ее исполнения, слова или голос певицы. Я применял кучу фильтров к голосам, добавлял эхо-эффекты, искажал смысл фраз. Целью было показать — это не главная часть композиции. Важная часть общего ландшафта, но не главная…

Это было самым трудным — и для меня и для слушателей. Когда в треке есть слова, хочется воспринимать их серьезно. Я же добивался того, чтобы слова и голос стали еще одним музыкальным инструментом.

Конечно, это не всегда так. Есть категория современной музыки, где вокал и лирика доминируют. Для этого нужно иметь сильную идею.

W: Непросто, видимо, говорить о своей музыке…

E: Вовсе нет! Почему-то принято, что критики могут рассуждать об этом, а сам музыкант — нет.

W: OK. Вернемся к «Another Green World». Там есть по-настоящему революционные для того времени вещи: например, голоса детей на фоне композиции.

E: Дети играли на площадке во дворе, а я их записал…

W: Мне кажется, что именно такое фоновое присутствие голоса есть весьма громкое его обозначение. Приходится вслушиваться, впитывать каждый звук, и в какой-то момент голос тебя обволакивает и уносит.

E: О да! Есть такое известное высказывание: «То, как прочитана поэма может оказаться лучше, чем то, как она написана». Многие вещи обретают силу, только соединяясь с другими, никчемными на первый взгляд, вещами. Сила музыки может возрасти многократно. Она может даже начать жить по-своему, совсем не так, как планировал автор. Она может начать учить самого автора, исследовать его.

В то время я сознательно экспериментировал со звуками и голосами. Но я и не предполагал, к каким волшебным результатам это может привести…

Вообще-то, сегодня меня больше волнуют другие вопросы в искусстве. Когда ты спрашиваешь: «Что это или то означает?», а на самом деле думаешь: «Какая часть меня сможет объяснить это и принять?». В этот момент сознание отстраняется, и ты просто смотришь на динамику развития собственных суждений.

Именно таким я вижу современное искусство и себя в нем. Я не собираюсь проповедовать, в стиле «Вот Вам мое послание, я прокричу его, и Вы поймете его, если достаточно умны»… Я хочу делать вещи, открыв которые Вы сможете получить свое, персональное пространство для создания и развития собственных суждений.

W: Для этого нужно быть абсолютно уверенным в собственных силах…
E: Для этого нужно быть уверенным в том, что ты не обладаешь истиной в оценке своего творчества. Фактически, это смесь высокомерия и смирения.

Высокомерие говорит: «I know I’m fucking good».
А смирение: «I’m not the person to decide».

источник www.electrosound.ru