| |
 В
течение многих лет я регулярно веду беседы с Александром Ивашкиным
на темы как музыкальные, так и биографические. Эти разговоры записаны
так, как они и происходили - без равномерной дозировки вопросов
и ответов, без заботы об исчерпанности темы или ее актуальности.
Это были именно разговоры, а не последовательное выполнение автобиографической
программы. Несмотря на всю неполноту этих бесед, именно в них многое
было сказано в первый раз и дало мне также пищу для дальнейших размышлений
- не говоря уже об очень полезных для меня спорах, где каждый остался
при своем, но четче осознал все, что обсуждалось.
Альфред Шнитке 07.01.1993 г. Москва. /холст, масло./
Работа молодого московского художника Дмитрия Евтушенко.
От составителя
Альфред Шнитке внешне спокоен: он говорит размеренно, но синтаксически
непросто, не доверяя клише устной речи. Никаких общих мест. Привычное
выглядит иначе, любая проблема соседствует с антитезой. Все, казалось
бы, и ясно, но неоднозначно. То, что лежит на поверхности, видится
вдруг с разных точек зрения. То же - в музыке. Иногда она может
показаться даже несколько старомодной. Трезвучия, простейшие интервалы
- они здесь на каждом шагу. Мы слышали их много раз в другой музыке.
И все же именно сейчас они особым образом приковывают внимание,
заставляя прислушаться, словно притягивая невидимым магнитом. За
ними, как в системе зеркал, встает длинный ряд отражений, ассоциаций,
уводящих к основам смысла, к опыту самой жизни. Много раз, слушая
самого композитора и его музыку, я испытываю что-то общее. Потом
неожиданно стало ясно: если записать то, что он говорит,- редактуры
не потребуется. Он говорит как пишет. Кажется, Фердинанд де Соссюр
первым ввел разделение речи и языка. У Шнитке явно преобладает языковое
начало. Корневой, глубинный смысл и музыкального, и словесного языка
раскрывается порой в оборотах многократно "бывших в употреблении".
Но Шнитке снимает с них шелуху этих употреблений, счищает закостеневшие
наросты, проясняет то, что Андрей Белый называл "заобразным,
прародимым". И это не простая реставрация смыслов, как часто
бывает при стилизации. Шнитке нисходит к предельной простоте языка,
к его неделимому атому; затем - укрупняет его, превращает в знак,
вбирающий свет истории. И в этом смысле композитор совершает почти
дантовский путь, чтоб "вновь узреть светила".
Идея незамкнутого круга, а точнее - спирального витка, присутствует
во всех важнейших сочинениях Шнитке. Так, например, "герой"
его инструментальных концертов (в этом жанре столкновения конфликтных
сфер становятся, пожалуй, наиболее острыми) в конце "пути"
обязательно возвращается к чему-то исходному, главному, переосмысливает
его. Испытания не проходят даром: всегда в кодах симфоний и концертов
атмосфера проясняется, открывается необозримый и бесконечный простор
(Третий скрипичный концерт. Concerto grosso No 2, Виолончельный
концерт). Музыка приобретает новое измерение, как порой человеческие
поступки - новую точку опоры. По сути, вся музыка Шнитке является
попыткой сделать осязаемым это новое "измерение". В чем
оно? В глубинном подтексте происходящего, в объемности символики
любого звука, темы, образа. Произведения Шнитке не исчерпываются
реальным звучанием: след от них остается в памяти надолго, заставляя
размышлять, иначе, глубже посмотреть на все услышанное
Его музыка входит в нашу жизнь неиллюзорной, духовной реальностью.
В небольшом московском рабочем кабинете композитора висит картина
его друга, художника Владимира Янкилевского. Элементарные геометрические
фигуры складываются, казалось бы, в абстрактную декоративную композицию.
Приглядевшись, однако, начинаешь понимать внутренние смысловые связи,
их символику, улавливать нити единства, реально ощущать "силовые"
линии напряжения. Те же, почти магнетические линии пронизывают музыку
Шнитке. Ее смысл никогда не раскрывается сразу, с первого взгляда,
в виде готовой информации, но требует вхождения, вживания -являясь,
по существу, таким же процессом испытания или исследования, как
и сама реальность. Смысл целого раскрывается порой лишь в самом
конце, с последним итогом всего происшедшего. А все прежнее оказывается
подготовкой, нащупыванием этого внезапно открывшегося нового измерения
музыки. На концертах, где исполняется музыка Шнитке, всегда много
слушателей. Это люди разные; но все они находят в его сочинениях
что-то для себя важное - то, что помогает лучше понять жизнь, время,
культуру. Премьеры сочинений Шнитке перерастают рамки чисто музыкального
события; невольно вспоминаешь особую, волнующую атмосферу первых
исполнений сочинений Шостаковича. И не случайно. Музыка Шнитке во
многих своих чертах прямо соотносится с творчеством его старшего
современника. Это прежде всего настойчивое стремление вывести музыку
за ее собственные условные рамки, сообщить ей смысловую незамкнутость,
открытость в бесконечную даль времени. Ведь многие шостаковические
финалы находятся, по сути, з а р а м к а м и, за скобками произведения,
переводя восприятие в иной, более сложный символический план. Финал
"воспаряет" над произведением, открывает неожиданный выход
в о в н е. У Шнитке присутствие символического плана становится
постоянным. Любое его сочинение - это не просто текст, но еще и
некий текст в тексте, подводная часть явного. Это не просто музыка,
но раздумье о ней и монтаж разных музык. Симфония, соната, концерт
разворачиваются не столько как конструкция, сколько как цепь взаимосвязанных
или конфликтных событий.
Борьба полярностей, неровность пульса, фаустовская неоднозначность
- в этом нерв творчества Шнитке. Беспокойное и точное ощущение двуединства
мира пронизывает всю музыку композитора. Возникнув, любой, даже
самый простой образ погружается в сложный контекст окружающих событий
или сталкивается со своей противоположностью. Вспоминаю, как на
репетиции, прослушав финал Третьего скрипичного концерта, Святослав
Рихтер подошел к автору и, лукаво улыбаясь, спросил: "Так что
же все-таки здесь у вас: мажор или минор?!" Балансируя на грани
света и мрака, события в симфониях и концертах Шнитке приходят к
мучительно трудной гармонии.
...Музыка Шнитке - феномен особого рода. Мы чувствуем в его сочинениях
многое из того, что составляет духовную атмосферу времени; в них
сплавлены и отражены разные проблемы, воспринятые художником отовсюду.
Для Шнитке не существует "своего" и "чужого",
старого и нового - так же как не существовало этих понятий для Джойса,
Эйнштейна, Элиота, Стравинского, расширивших наши представления
о единстве мира и универсальном характере человеческой культуры.
|
|
Мы
говорим о музыке, которую слушаем
